Отрывок

[oleg_kulagin]

Рубиновые части, солнца зари
Рубят злые страсти, сжигают внутри
Прыгай выше неба, брат и сестра
Золотые искры — брызги костра

Песня группы «Ляпис Трубецкой»

Под холодный шёпот звёзд
Мы сожгли последний мост –
И всё в бездну сорвалось…

Песня группы «Ария»

Огромное, усеянное островками болото светилось, озаренное полной луной. Легкий ветерок качал камыши вокруг открытой воды. Желтая лунная дорожка пролегла по её глади. Но под призрачным блеском таилась тёмная глубина. Она пугала до озноба по спине.
Пугала и звала.
Белый туман стелился над гладью. Но облако заслоняло свет, и туман становился чёрным, будто дым – едкий, плотный, удушливый. Ветер уже не мог его разогнать. А шорох осоки казался едва уловимым отчаянным шёпотом: «Алексей… Алексей!»

Полковник Олэкса Яструб вздрогнул, открывая глаза. Повернул голову. За крохотным окошком из броневого стекла был погожий майский день – там проплывала однообразная стена леса.
Яструб шевельнулся, разминая затёкшее тело. Глянул на экран навигатора – пока он дремал, батальон одолел ещё десяток километров. Всё шло нормально. И так же мерно гудел мотор хоть и бэушного, но ещё крепкого американского БТРа.
Машина плавно покачивалась на ухабах полузаброшенного просёлка. Батальон шёл к цели – в точности по плану.
Отчего ж на душе так муторно? Откуда этот мерзкий холодок, затаившийся где-то возле сердца?
Чёртова контузия. Больше года прошло, а приступы до сих пор возвращаются…
Яструб скривился, потянулся к бутылке с минералкой и сделал жадный глоток. Не помогло – минералка оказалась тёплой и противной, несмотря на работающий на всю катушку «кондишен».
Тогда Яструб поднялся с кресла, одним рывком одолел стальную лесенку и распахнул башенный люк, подставляя лицо свежему ветру. Любого из своих бойцов он бы на месяц отправил рыть окопы за такую выходку. Но сам он не боялся. Он знал, что это безопасный участок – здесь, на окраине аномальной зоны ещё могли работать «беспилотники». Целых пять юрких летунов из керамопластика кружились в воздухе, иногда опускаясь до самой травы. Именно они - чуткие глаза и уши колонны. А если что – без труда превратятся в воздушную поддержку, перепахивая землю пулями и разрывами ракет.
Но не сейчас. Сейчас всё тихо.
Только безмятежная стена леса, подступающая к старой дороге. Спокойное гудение десятков моторов…
Яструб расслабленно закрыл глаза. И вздрогнул, едва не свалившись с лесенки. Потому, что опять увидал лунную дорожку над темной глубиной болота - ясно, как наяву.
Чертовщина!
Он захлопнул люк, сползая вниз. И тяжело опустился в кресло.
Механик-водитель удивленно на него покосился. Но, разумеется, промолчал. А Яструб полез в карман и вытащил маленькую плоскую флягу с рельефным тиснением на стальному боку. Отвинтил крышечку и влил в себя грамм пятьдесят обжигающего пойла.
Минут десять сидел неподвижно, чувствуя, как горячая волна откуда-то из желудка расходится по телу.
Полегчало.
Проклятый сон наконец-то отпустил. И полковнику Олэксе Яструбу теперь не чудился зовущий шёпот: «Алексей… Алексей!»
Только память, проклятая память не развеивалась, как дым, как наваждение. Где-то там, на самом её дне, голос до сих пор звучал - тот самый. Он помнил его даже двадцать лет спустя – до мурашек по коже, до болезненного озноба...

- Алексей, ты вернёшься? – спросила Катя. Он ответил не сразу – просто любовался её нетерпеливо приоткрытыми губами, её загорелой, бархатистой на ощупь кожей, её глазами – которые казались частичками моря. А впереди была такая же сверкающая синь – до самого горизонта и позади – верхние ступени Потемкинской лестницы. Лёгкий ветерок порывами дул в лицо – будто море дышало прохладой. И хотелось раствориться в этом дыхании, хотелось уплыть обняв Катю – куда-то в бескрайние просторы.
Но сейчас она ждала ответа, и он прошептал, склонившись, почти припадая к её губам:
- Вернусь… Конечно, да. И ты родишь мне троих детей!
Она засмеялась:
- Главное, не затягивай, пока я не передумала.
Ей было всего восемнадцать. Ему на четыре года больше, и завтра он уезжал в Киев – продолжать учёбу в универе. Оба не догадывались, что это будет последний, почти безмятежный год.
Дни, пронизанные теплом, светом и наивными надеждами. Они облетели, как желтеющая листва. За летом пришла осень. Пришёл ноябрь, когда вдруг отчетливо проступила новая реальность – та, что определила будущее...
Словно огромный водоворот захватил миллионы людей, погрузил судьбы в хаос и мрак неизвестности. Но Алексею Хлустову не было страшно – ведь свой путь он уже выбрал. Нашлись люди, которые подсказали, что хаос и тьма - это совсем не плохо. Наоборот, это шанс для смелых и беспощадных.
Сперва, всё было похоже на игру – по жёстким правилам, до расквашенных носов и выбитых зубов – и, всё-таки, игру, которую можно остановить в любой миг. Сперва, Алексей не шибко верил в звонкие лозунги Движения и фразы об «украинской славе». Но когда запылали покрышки на улицах Киева, а живые стены «беркута» колыхнулись под ударами, стало ясно – вот они, предсказанные дни! Первые атаки не привели к победе. Зато собственная отвага уже пьянила. И пусть к вечеру сил не оставалось, голос Наставника звучал прежним, уверенным металлом:
- Вы славно потрудились, хлопцы. Вы заслужили завтра новую схватку!
Однажды, после особенно нелёгкого дня, когда избитые, исцарапанные, закопченные, они сидели и лежали пластом в своём безопасном подвале на одной из центральных киевских улиц, один устало вздохнул:
- Палками и цепями – ещё сто лет так будем воевать.
- Меньше, - улыбнулся Ворон (так звали Наставника), - Намного меньше, хлопцы. Будущее принадлежит сильным, и мы обуздаем его, как смелый казак - дикого скакуна.
- Думаете, скоро захватим столицу?
- Не столицу… Мы вернём себе Украину. Только уже не палками и цепями.Все притихли, ожидая подробностей.
А Наставник, будто не замечая напряженной тишины в подвале, спокойно налил себе чая в большую фарфоровую кружку. Лишь тогда негромко добавил:
- Это будет трудная дорога. И очень многие встанут у нас на пути…
- Кто - олигархи? – невпопад уточнил Алексей.
- Нет. Олигархи такие же трусы, как президент. Торгаш останется торгашом, даже если он ворочает миллиардами. Лишь воин способен диктовать свою волю. И мы продиктуем её всей Украине. Вот тогда и наступит время решающей битвы.
- Но ведь власть уже будет наша? С кем же тогда воевать?
Темные глаза Наставника внимательно посмотрели на Алексея – так пристально, что он невольно потупился, ощутил холодок где-то в сердце. Казалось, этот взгляд способен пронзить его насквозь, прочитать мысли и уловить даже затаенные страхи.
На миг ему почудилось, что он разозлил Ворона, что сейчас ему велят убираться прочь – из грязноватого, неярко освещенного подвала, ставшего их походной штабквартирой. И побратимы, с которыми он грелся после дежурства на баррикадах, тоже смотрели осуждающе.
Но тяжелая ладонь Наставника мягко легла на плечо Алексея. И голос зазвучал почти сочувственно:
- Молодость бывает наивной. Но именно ей принадлежит будущее. И вы, молодые, сами создадите его – мечами выкуете новую Украину. А единственным надежным фундаментом для неё станут руины Москальщины!
Холодная сталь зазвенела в словах, намертво отпечатывая их в сознании:
- Скинуть президента – пустяк. Взять власть в Киеве - только начало. Цена победы – намного выше. Вы знаете историю. Знаете, кто веками душил казацкую волю, кто уморил голодом миллионы непокорных. Много воинов полегло. И ещё больше рабов – выжило! Ватники, совки – у них много названий, а суть одна. В этом мощь москальской империи – выросшая на тотальном рабстве и лжи, она опирается на трусов и рабов. Настоящие воины всегда в меньшинстве. Но они победят – если огнём выжгут рабство и трусость.
Ворон глотнул чаю из кружки. И мрачно усмехнулся:
- Москальщина – кажется большой и сильной. Но внутри её давно съела гниль. Иначе и быть не могло. Государство-ублюдок, проклятие европейской расы, созданное выродками от смешения угро-финнов и азиатов. Мы нанесём ему смертельный удар, и вся молодая Европа будет с нами!
Где-то вдалеке захлопали взрывпакеты. Побратимы начали нервно переглядываться. А Наставник был спокоен:
- Фигня, хлопцы шалят…
Через минуту действительно вернулась тишина. Тусклая лампочка под потолком погасла и опять замигала. В её вспышках обветренное лицо Наставника казалось озарено отсветами грядущих битв. Но голос был мягок и сейчас Ворон опять смотрел прямо на Алексея:
- У некоторых из вас в паспортах родителей стояла нация «русский»…
«Отец!» – шевельнулась отчаянная мысль. Только Наставник уверенно качнул головой:
-… Запомните, это ничего не значит. И никак не повлияет на моё доверие к вам. Москальщина потратила века на то, чтоб заставить людей забыть свою культуру. Нам хватит и десятилетий, чтоб от Десны до Кавказа канула в ад позорная кличка «русские». Будущее принадлежит свободным, так будьте его достойны!
Алексей вздрогнул и залпом, обжигаясь, допил чай. Он будет достоин. Он не обманет высокое доверие!
Жаль, что время текло слишком медленно.
После того вечера прошла ещё неделя, и перед Новым Годом наступило затишье. Казалось, что вожди оппозиции привычно договариваются с президентом. Многие побратимы начали толковать о предательстве, о тихом сливе Майдана. Но Ворон лишь посмеивался: «Не в этот раз, хлопцы. Бог любит Украину: Америка, Европа – все с нами! За пару месяцев загоним донецких под шконку. А пока, можете навестить родные хаты».
Домой в Одессу?
«Домой!» - когда-то Алексей радовался этой мысли. Только не сейчас.
В день, когда он вернулся, море штормило. Тёмные валы накатывались на бетонный мол и лучи солнца лишь изредка пробивались между свинцовыми тучами. Было холодно, иногда срывался мелкий снег, который тут же превращался в грязь под ногами.
Короткий день стремительно двигался к сумеркам, но Алексей продолжал ходить вдоль моря, спрятав руки в карманы куртки, надвинув на глаза капюшон. Дорожную сумку он оставил у друга. А родителям так и не позвонил: выключенный мобильник лежал в кармане – бесполезный, тяжелый, словно камень.
И на душе было тяжело. Так словно он не домой вернулся, а приехал в чужой, враждебный город.
Одесса, и правда, изменилась – для него. Пока он шел к морю, взгляд то и дело выхватывал ненавистные «колорадские» ленточки – на случайных прохожих или повязанные на ветвях деревьев. Одну он увидел на огромном плакате за витриной магазина. Был бы в Киеве – обязательно запустил в стекло кирпичом! Но здесь…
Здесь он просто прошёл мимо.
«Целый город совков!» Как мог он раньше этого не замечать?!
То великое дело, ради которого он почти месяц сражался на киевских улицах, то ради чего он шёл под милицейские дубины, ради чего с побратимами безжалостно бил «ватников» - оказалось совершенно чужим для жителей родного города. И случись что – толпа отнюдь не его кинется выручать. Скорее сдаст ментам, а может ещё и от себя хорошенько накостыляет.
«Тупое, проклятое место!»
И что хуже всего, самые близкие люди – ненамного лучше. Нет, конечно, они его не сдадут. Но все равно не могут, не хотят понять – даже самых простых вещей!
В Киеве весь народ поднялся – кроме жалкой кучки «совков», а здесь… Здесь родная мать умоляла его «не связываться с фашистами». Бывало по несколько раз в день наяривала ему в Киев на мобильник и каждый раз приходилось обманывать - «всё хорошо, мамуля, просто гуляю с друзьями».
Отец позвонил только однажды: «Включи мозги, сынок – вас, сопляков, используют конченные подонки!» Алексей ответил что-то резкое. Тогда они сильно поругались. И каждый остался при своём мнении.
Сейчас идти домой, чтоб опять выслушивать старые упреки?
Сможет он переубедить близких, хоть как-то развеять морок вдолбленного в мозги «совка»? Или даже пытаться не стоит?
Тяжелые мысли ворочались в голове, тупо стучали в висках, и он продолжал мерять шагами набережную – не замечая людей и почти не различая дороги в густеющих сумерках.
- Алексей! – через порыв ветра вдруг долетел радостный крик.
Что это?
Его имя? Неужели кто-то сумел его узнать в этой обтрепанной, прожженной на локте курточке с низко надвинутым капюшоном?
Он не стал оборачиваться – сейчас ему меньше всего хотелось встретить кого-то из старых знакомых.
- Ты что, не слышишь? – долетело ближе. И теперь он сам узнал голос - бесконечно милый и родной, обиженно повторивший:
- Алёша!
Он поёжился – имя показалось чужим, как и город. В Киеве он давно - Олэкса Хлустов, а для побратимов – просто Хлуст.
Но конечно, он обернулся и посмотрел на маленькую фигуру. В столбе света от уличного фонаря девушка сверкала, будто осыпанная бриллиантами – это блестели снежинки на её чёрном пальто.
Красиво.
Очень красиво… Но целую секунду Хлуст смотрел на неё, недоверчиво щурясь - в этом городе ему уже во всём чудился обман. А Катя смотрела в ответ встревоженно, непонимающе.
Потом он разлепил плотно сжатые губы и улыбнулся:
- Здравствуй.
Ещё чуток полюбовался её фигурой, резко шагнул навстречу, и она бросилась к нему на шею. Они поцеловались.
Пасмурный вечер вдруг как-то посветлел.
Они взялись за руки и побрели вдоль моря, вдыхая солоноватый ветер и ловя ртами снежинки. Так словно не было нависшей над городом неизвестности, словно безмятежное лето опять окутало их тёплыми крыльями.
Легко и свободно бились сердца. Иногда он заглядывал в глаза Кати, и ему чудилась там прозрачная голубизна июльского неба.
Но вдруг у следующего фонаря новая мысль заставила его притормозить прямо посреди мелкой лужи:
- Слушай… А как ты меня разыскала?
Катя улыбнулась:
- Сердце подсказало.
- Чепуха, - отрезал Хлуст.
- Не веришь? – лукаво прищурилась она, - Разве близкие люди не могут чувствовать друг друга на расстоянии?
Он решительно качнул головой. И Катя почти обиженно пожала плечами:
- Ну… просто догадалась, что ты придёшь на одно из наших мест.
- А откуда ты узнала, что я приехал?
- Белов рассказал.
- Понятно,- сморщился Хлуст. Старый дружок оказался болтлив, как торговка на Привозе.
- Что-то не так? – удивилась Катя.
- Нет, нормально.
- Тогда я набрала твою мобилу, а она отключена. И я… позвонила тебе домой, но твоя мама тоже … - девушка осеклась, всматриваясь в серые глаза Хлуста, - Я что-то сделала неправильно?
Он хмыкнул, растягивая губы в мрачной усмешке. Выходит, теперь и родные знают о его возвращении.
Может это к лучшему? Отрезать и забыть…
Он посмотрел через плечо Кати – туда, где вверх по аллее двигались одинокие фигурки людей – чужих людей в теперь чужом для него городе.
Хлуст поёжился, поправляя капюшон.
А вдруг, всё не так?
- Ты… не хочешь видеться с родителями? – округлила глаза Катя. Её взгляд оставался тёплым, как июльский бриз. Но сейчас она тоже его не понимала.
Нет, о политике они никогда не спорили – если признаться честно, он даже боялся рассказывать ей про свою киевскую жизнь в последний месяц. В те короткие минуты общения по скайпу, или болтая с Катей «в контакте», он почти не говорил о том, что совсем забросил учёбу в универе, что целыми сутками дежурит на баррикадах или с бейсбольной битой патрулирует киевские улицы.
Он знал, что потом, после победы, Катя обязательно его поймёт – ватные бредни они, как туман, рассеиваются при первом порыве национальной бури. Только старики за них цепляются. Или такие преждевременно состарившиеся неудачники, как его родители – инженер и учительница, что может быть печальнее в хищной реальности пост-совковой Украины? Катя совсем другая – живая, настоящая. Она сможет уловить контуры будущего для молодых и сильных – ведь она и сама его часть. А значит, Хлуст сумеет ей всё правильно объяснить.
Но не сейчас, не в ту минуту, когда так тревожно сверкают её глаза:
- Алексей, почему?
- Что почему? – выдавил он примирительную усмешку.
- Почему ты не был дома? Твоя мама так за тебя переживает!
Он пожал плечами:
- Да, не вопрос… Пойдём!
Они добрались до остановки, через пять минут пришёл автобус, а ещё минут через тридцать они оказались на улице генерала Ватутина.
Идти совсем немного - знакомый силуэт старого трёхэтажного дома угадывался в конце квартала. Но Хлуст не спешил. Мокрый снег таял под ногами, превращаясь в грязную воду, и так же таяла его уверенность.
Катя крепко взяла спутника за руку – в переполненном автобусе они почти не разговаривали, и это было хорошо. Жаль, молчать дальше труднее.
- Ты что, опять поссорился с отцом?
Хлуст качнул головой – на самом деле они и не мирились.
- Слушай, наверное, тебе уже пора… - пробормотал он, неловко щурясь. И остановился. В эту минуту он вдруг подумал, что на баррикадах было легче.
- Ничего, я не тороплюсь, - отрезала Катя, и опять, почти силой повлекла его за собой.
Во дворе было так же грязно – но к вечеру похолодало, и падающий снег не везде успевал таять - он делал почти нарядными и кусты, и знакомое с детства шелковичное дерево, и даже покосившуюся лавочку у входа.
Окна на втором этаже - те самые - светились. Хлуст оцепенел, вглядываясь, пытаясь уловить знакомые силуэты за зелёными занавесками. И простоял так целую минуту, пока Катя не дёрнула его за рукав.
Они всё-таки поднялись по лестнице. Хлуст остановился перед обитой дермантином дверью и вдавил кнопку звонка…

Резкий толчок заставил открыть глаза.
Полковник Олэкса Яструб пошевелился, выпрямляя усталую спину. Кажется, он опять задремал?
- Почему стоим? – пробормотал, всматриваясь в экран внешнего обзора. Там не было ничего, кроме близкой стены леса. А через внешние динамики так же успокаивающе долетало жужжание боевых дронов в воздухе над дорогой.
- Пэрший, я Другый! Доповидаю, - ожила радиостанция, - Дали произду нэма!
Голос у лейтенанта Шкирко с головной машины был слегка растерянный.
- Что там? – нетерпеливо уточнил полковник.
- Аномалия, пан Пэрший! Якась незвычайна…
Ему тут всё необычно – офицер он обстрелянный, до перевода на Территорию заработал крест Бандеры, подавляя Черниговское восстание, но в здешних краях Шкирко - новичок.
- Дай картинку с дрона, - приказал Яструб своему механику. И тот торопливо вывел видео на большой обзорный экран.
Картинка слегка дрожала – начались помехи вблизи аномалий, но всё-таки полковник без труда узнал типичную гравитационную линзу. Правда, немаленькую – судя по изогнутым будто в кривом зеркале деревьям и изрядной вмятине посреди грунтовки такое чудо на полном ходу не проскочишь. Даже если выдержат кости личного состава, обязательно накроются моторы и вся электроника.
Попробовать объехать через лес?
Он надвинул на глаза очки стереобзора, взял управление головным дроном на себя и описал в воздухе большую, метров в пятьдесят окружность.
Результаты его не обрадовали.
Лес у дороги - густой, а там, где светлеют проплешины – воздух дрожит, будто в полдень над раскаленным асфальтом. Понятное дело, тоже линзы… В зарослях угадывается и ещё что-то – темное, неприятное – возможно, Чёрная Слизь?
Полковник снял стерео-очки. Глотнул тёплой минералки из пластиковой бутыли. И откинулся на спинку сиденья.
Как же всё это надоело!
Двадцать лет назад воевать было проще. Пушки, «грады», мины – смертельно, но привычно.
Он устало закрыл глаза.
Когда американцы предложили Державе гипер-бомбы, никто не думал о последствиях. Собственно, по-настоящему последствий не знали и сами американцы. Северо-восточное приграничье и москальские области по ту сторону границы стали первым масштабным полигоном для нового оружия.
Результаты казались впечатляющими – живая сила уничтожается, техника почти не страдает. Материальные ценности – тоже не тронуты. Мёртвые города стоят целехонькие – приходи и бери всё, что надо, обживай освободившуюся от ватников землю. Заводы, электростанции – всё твоё!
А последствия… Они проявились лишь через пару недель.
Яструб поёжился. На спине до сих отметина – это после того, как вертушка на которой их перебрасывали, зацепила «нулевую» область. Ту весёлую, прозрачную для радаров и любой оптики, область, где мгновенно вырубаются любые моторы и любая электроника, а лётчики теряют сознание.
Хорошо, что «ирокез» тогда не успел высоко подняться…
Ещё один шрам - от встречи с «горькой травой». Яструб-то уцелел, а половина его батальона осталась там – в лесах под Орлом.
Вот такая теперь война – без воздушной поддержки на самых гиблых участках, зато с массой свежих приключений. Американский подарок оказался с сюрпризом. А захваченные области вместо того, чтоб приносить чистый доход, превратились в смертельно опасную Территорию.
Спецы уверяют, что через десяток лет аномалии сами могут рассосаться. Но до этого ещё надо дожить.
Не открывая глаза, продолжая мысленно баюкать ноющую спину, полковник сухо скомандовал:
- Я - первый, возвращаемся к развилке в квадрате 23-18. Одиннадцатый – прими на борт проводника, теперь ты во главе колонны!
Они потеряют на этом пару часов. Но это хорошо, всегда хорошо, когда есть куда возвращаться…

Дом - это место, где тебя ждут. Где мать бросится на шею, а отец протянет теплую ладонь, смахивая нечаянную слезу. И ты поверишь, что снова вернулся в самый уютный уголок на земле – несмотря на крепнущий к вечеру морозец за стеклом и чуть живые батареи отопления, несмотря на выгоревшие обои и потёртый ковер под ногами.
Ты входишь в квартиру на втором этаже и будто снова возвращаешься в своё детство.
Ведь ты, чуть ли не с рождения, помнишь этот цветастый ковер и книги в огромном, до потолка, старинном шкафу. Ты рос вместе с растрепанными томами Дюма и Вальтера Скотта, на некоторых даже остались твои неуверенные чернильные каракули, а огромный историческая энциклопедия с яркими цветными картинками – чуть ли не первое твоё осознанное воспоминание.
Ты дома. Опять дома…
И всё, что за пределами твоего маленького уютного мирка сейчас кажется бессмысленным наваждением. Словно и случилось это с кем-то другим. Как отголоски ночного кошмара - провонявший дымом покрышек киевский воздух, крики побратимов, швыряющих булыжники в милицейскую цепь и весёлая ярость, когда палка в твоей руке со всей дури бьёт по милицейскому шлему…
Не было. Ничего не было.
Ты готов в это поверить.
Реальность только здесь - в ярко освещенной комнате со столом, накрытым розовой скатертью. Ты опять вспоминаешь, как это вкусно – ужин, приготовленный материнскими руками. Ты всматриваешься в родное лицо, и вдруг замечаешь, что за последние несколько месяцев у матери ещё добавилось морщин. Неужели, из-за тебя?!
Как глупо.
Ты сделаешь всё, чтобы это исправить.
Больше ничто не сможет разрушить твое тихое счастье, твою любовь к самым близким людям.
Целый час ты живешь этой иллюзией.
Пока одна фраза не разбивает её на тысячу осколков:
- Скажи, сын, теперь ты понял, что Майдан – это орудие в руках негодяев?
Хлуст вздрогнул, поворачивая голову. В глазах отца не было насмешки, наоборот, там угадывалась надежда:
- Ты ведь больше туда не вернёшься?
Хлуст нервно прикусил губу и вдруг увидел лицо Кати. Он прочитал на нём ту же надежду.
В сердце кольнуло. Вдруг появилось ясное чувство - он чужой в этой комнате. В доме. В городе…
Зачем себя обманывать?
Вслух он сказал:
- Извини, папа - я снова туда вернусь. И Майдан победит.
- Дурак! – от яростного удара по столу подпрыгнула и упала со скатерти чайная ложка, - Боже, какой дурак… - прохрипел отец.
- Пожалуйста, не надо, - взмолилась мать. А Хлуст буркнул:
- Называй, как хочешь, - ему захотелось прямо сейчас встать и уйти, но мать словно уловила его мысли. И её ладонь мягко легла на его руку:
- Прости нас, мы очень за тебя переживаем…
Повисло долгое молчание – так что отчётливо слышалось тиканье кварцевого китайского будильника. Потом какой-то глухой голос матери добавил:
- Но зачем ты в этом участвуешь, Алёша?
Он качнул головой:
- Вы не сможете понять…
- А ты объясни, - выдавил отец.
- Только свободный человек достоин места под солнцем.
- Это вы-то свободные? Сборище бандитов и молокососов с промытыми мозгами…
- Тому, кто вырос в рабстве – трудно поверить, что можно жить иначе.
- Иначе?! - опять взорвался отец, - Мы жили иначе – четверть века назад. И вам даже не снилась такая свобода!
- Это в совке-то? – криво усмехнулся Хлуст, - Под кэгэбышным террором и коммунистическим диктатом?
- Олигархический диктат куда приятнее, да?
- Чего ж этот грёбаный совок развалился, если всё в нём было так здорово? А олигархи разве выросли не из ваших комсомольцев?
- Дерьмо всегда всплывает наверх.
- Почему ж вы не остановили это дерьмо? Вас же было больше? - зло прищурился Хлуст, - Молчишь? А у меня есть ответ – потому, что вас воспитали слабыми. Вы умеете только терпеть – как покорное стадо. Я не хочу быть в стаде, папа!
- Зато ты хочешь быть в стае?
- Пусть так. Лучше быть сильным хищником, чем безропотной овцой.
- А человеком ты быть не пробовал? - отец пристально глянул ему в глаза. Так они смотрели друга на друга несколько секунд. И Хлуст первый отвёл взгляд:
- Человеком? Но разве могут люди терпеть такие унижения? Нет, они сражаются за свою нацию, свой флаг. А вы, папа… вы сами сдали свою страну…
- Русский человек всегда долго запрягает.
- Красивая фраза, но я скажу иначе. Да просто русский человек – синоним раба!
Щека отца дёрнулась. И всё-таки он сдержался, выдавил усмешку:
- Но говоришь ты до сих пор по-русски.
- Как и половина Майдана. Только это не надолго, поверь.
- Вы хотите отречься от самих себя?
- Мы отрекаемся от рабства.
Отец качнул головой:
- Ты говорил, вы смелые? А, по-моему, вы обычные трусы, готовые переложить всю ответственность на «проклятое прошлое и проклятых москалей».
- Ответь себе честно, папа. Разве вся нынешняя гниль не оттуда – из огромной и тупой азиатской империи? Из вашей чёртовой России!
- Из «вашей»? – отец грустно усмехнулся.
- Не моей же! Украина - это Европа, земля свободных…
- Понятно, - отец опустил глаза, - Моя вина.
- В чём?
- В том, что был занят борьбой за кусок хлеба и раньше так мало говорил с тобой.
- Скажи спасибо русским коммунякам – за вашу нищету! Скажи спасибо грёбаной Москве!
Отец не ответил. Медленно встал из-за стола, отвернулся и подошёл к окну.
- Что, нечем крыть? – скривился Хлуст. Он ожидал яростной ругани в ответ. Но вместо этого уловил чуть слышный вздох:
- Когда ж мы тебя упустили, сынок?
Всё, хватит!
Хлуст залпом допил остывший чай. И поднялся из-за стола.
- Ты куда? – испуганно встрепенулась мать.
- Мне пора…
- Даже не останешься ночевать?
- Спасибо, мама. Мне есть, где остановиться.
- Пусть уходит, - хрипло выдавил отец.